Осенью 1941 года занимался отбором добровольцев для партизанских отрядов и диверсий в тылу врага (среди которых была и Зоя Космодемьянская).
История с Космодемьянской дошла до И. В. Сталина, что привело к личной встрече вождя с молодым комсомольским работником и положило начало стремительной карьере последнего.
На очередном пленуме Александр Шелепин получил повышение, вошел в президиум ЦК. Теперь он воспринимался как один из руководителей страны.
Как же у него складывались отношения с Брежневым?
— Вначале они были едины, — рассказывал Валерий Харазов. — Они даже семьями встречались, вроде бы дружили, а потом возникли разные мелкие проблемы, оставлявшие, однако же, неприятный осадок.
Между Брежневым и Шелепиным быстро пробежала черная кошка.
Леонид Замятин:
— Брежневу сначала был нужен сильный человек, который бы имел ключи к КГБ и поддержал его как лидера партии и государства. Образовался тандем Брежнев-Шелепин. Но потом Брежнев стал присматриваться к Шелепину. И доброхотов много оказалось, которые о Шелепине разное рассказывали…
Внешне Брежнев вел себя очень дружелюбно, многозначительно намекал Шелепину, что, дескать, ты меня будешь заменять во время отпуска или командировок. А потом оставлял на хозяйстве других. Шелепину не доверял.
Как-то старый друг по комсомолу Вячеслав Кочемасов заехал в ЦК к Шелепину, поинтересовался, какие у него теперь обязанности? Все думали, что Шелепин будет вторым секретарем. Шелепин развел руками:
— Постоянных обязанностей у меня нет, есть только постоянные разговоры.
Владимир Семичастный:
— На несколько месяцев Шелепин был выдвинут на вторую роль, Брежнев вручил ему оргдела, кадры, все самое важное. Шелепин этим занимался. Затем кадры Брежнев передал новому секретарю ЦК Капитонову и замкнул его на себя. А Шелепину поручил легкую и пищевую промышленность, финансы.
Ключевым в аппарате ЦК был отдел организационно-партийной работы. Все кадровые перемещения номенклатуры регулировались этим отделом. Поэтому Брежнев поставил во главе отдела Ивана Васильевича Капитонова, человека, который ничего не смел сделать без его ведома.
Очень быстро Шелепин оказался в конфликте с ведущими членами президиума ЦК.
Второго сентября шестьдесят пятого года на президиуме ЦК в конце заседания Брежнев сказал, что надо обсудить записку первого секретаря ЦК компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста о работе союзного министерства внешней торговли.
Леонид Ильич сразу заметил, что не знал о существовании письма, поскольку находился в отпуске. Это был сигнал: первый секретарь украинцев не поддержит. Решительно все члены президиума возразили против предоставления Украине права самостоятельно торговать с заграницей. Микоян сказал, что еще сорок лет назад был решен вопрос о монополии внешней торговли и его пересмотр невозможен.
Записка Шелеста стала поводом для политических обвинений. Члены президиума говорили, что Шелест не только подрывает ленинский принцип монополии внешней торговли, но и искажает ленинскую внешнюю политику. Заговорили о том, что на Украине слабо ведется борьба против буржуазного национализма, что республиканское руководство претендует на особое положение, проявляет местничество, нарушает государственную и плановую дисциплину.
Поставили Шелесту в вину и то, что вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке. Севастополь город русской славы, а надписи на украинском. На эту тему высказались Суслов и Косыгин.
Не ожидавший такой реакции, Шелест сказал, что он теперь видит ошибочность своего письма и готов взять его обратно. Но товарищи по президиуму ЦК не дали ему возможности избежать проработки.
Микоян добавил:
— Товарищ Шелест, ваш долг, приехав в Киев, сообщить обо всем членам президиума ЦК компартии Украины, навести настоящую самокритику в связи с той политической ошибкой, которая вытекает из вашего предложения, и сделать необходимые выводы.
Секретарь по вопросам идеологии, науки и культуры Демичев завел разговор о том, что на Украине и в самом украинском ЦК вообще процветает национализм и в аппарате ЦК в Киеве почти не осталось русских.
Еще жестче выступил Шелепин, который сказал, что за политическую ошибку Шелеста несет ответственность не только он сам, но и Подгорный, который, пользуясь своим положением второго человека в партии, никому не позволяет вмешиваться в дела Украины.
«Кураторство над Украиной» — это была опасная формула. За «кураторство над Ленинградом» при Сталине расстреляли члена политбюро Вознесенского и секретаря ЦК Кузнецова.
Шелепин возмущенно сказал:
— Дело дошло до того, что в Севастополе при вручении награды Черноморскому флоту, флоту русской славы, все выступления были на украинском языке. В Крыму русских больше, но передачи по радио, по телевидению ведутся на украинском языке. И вообще украинский язык насаждается в ущерб русскому. Так что националистическая линия просматривается не только во внешней торговле, но в политике, в идеологии.
Шелепин потребовал провести пленум ЦК компартии Украины и по-настоящему разобраться, что происходит в республике. В отличие от других членов президиума он говорил с цифрами в руках. Как руководитель комитета партийно-государственного контроля он точно знал, что происходит в республике.
Шелест отверг все обвинения. Зло ответил Шелепину:
— Что касается оргвыводов, то вы не разбираетесь, что делается на Украине. Если вы хотите созвать пленум, то созывайте и послушайте, что вам там скажут!
Столь же резко отвечал на обвинения Подгорный.
Анастас Микоян увидел в этой атаке на украинское руководство проявление великодержавного шовинизма. Но потом пришел к выводу, что за этой схваткой стояла попытка группы Шелепина подорвать позиции влиятельной украинской группы, на которую первоначально опирался Брежнев.
Подгорный признал, что совершил ошибку:
— Я должен был не рассылать это письмо, а предварительно обсудить его в президиуме.
Брежнев спустил это дело на тормозах. Он примирительно сказал, что сомневается, надо ли проводить пленум, наверное, достаточно, что члены президиума обменялись мнениями, а товарищ Шелест все замечания учтет.
Леонид Ильич, с одной стороны, был обеспокоен жесткостью атаки со стороны Шелепина, а с другой, доволен ослаблением позиций Подгорного. Это развязывало ему руки. Он не хотел иметь рядом с собой Подгорного в роли полноправного второго секретаря и нашел ему место председателя президиума Верховного Совета.
Брежнева поначалу считали руководителем слабым, временным. А стране нужна крепкая рука, вот и думали, что Брежневу придется уступить место более сильному лидеру Шелепину.
— Скоро все переменится. Леня долго не усидит,придет Шелепин. Шурик меня не забудет, ему без меня не обойтись. Надо только немного подождать.
Аджубей ссылался на своих приятелей по комсомолу — директора ТАСС Горюнова, заместителя управляющего делами ЦК Григоряна. Однажды даже сообщил, что встречался с самими Шелепиным.
По словам Аджубея, «Шелепин ни в грош не ставил Брежнева. Да тот по силе характера не годился и в подметки Шелепину, „железному Шурику“, как называли его в ближайшем окружении… Многое обещало Шелепину победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева».
Шелепин был моложе и энергичнее Брежнева. Вокруг него группировались в основном недавние выходцы из комсомола, которые занимали видные посты в органах госбезопасности, внутренних дел, аппарате ЦК, идеологических учреждениях. Они отзывались о Брежневе очень небрежно и полагали, что страну должен возглавить Шелепин.
Многие тогда верили, что Брежнев временная фигура, отзывались о нем очень небрежно.
Леонид Замятин:
— Так и Шелепин его воспринимал. Брежнев — работник максимум областного масштаба, а не руководитель огромного государства, примитивный, две-три мысли связать не в состоянии, теоретических знаний никаких. Ему все речи писали…
Это было столкновение не только двух личностей. Молодые партийные руководители, которые свергли Хрущева, быстро обнаружили, что Брежнев их тоже не устраивает. Они ждали больших перемен в политике, экономике, личной судьбе, а получилось, что они убрали Хрущева только для того, чтобы Леонид Ильич мог наслаждаться властью.
Николай Егорычев:
— Мы разошлись с тем руководством, которое возглавлял Брежнев, в наших политических взглядах.
Владимир Семичастный:
— Мы с Шелепиным занимали довольно критическую позицию с момента прихода Брежнева к власти. Это убеждало его, что мы куда-то рвемся. Его напугало, что операция с Хрущевым была проведена так тихо и спокойно.
Наверное, у Леонида Ильича возникала неприятная мысль: а вдруг они и нового первого секретаря захотят убрать, как убрали Хрущева?
Так был ли комсомольский заговор?
Брежнева принято только ругать. Но может быть, он был не так уж плох? Его считают сравнительно либеральным, мягким, приличным человеком, зла особого он никому не делал. Может быть, и к лучшему, что Брежнев, а не Шелепин стоял во главе страны?
Люди, которые знали их обоих, говорят, что Брежнев только казался добродушным. Он мягко стелил, но спать было жестко. Александр Николаевич Шелепин был немногословным, волевым, организованным, держал себя в руках, не любил расхлябанности. Но едва ли он был таким уж крутым и жестким, каким его изображали.
Николай Месяцев:
— »Железный» значит, все должен подминать под себя, так? А он был демократичный по натуре человек. Милый, симпатичный парень. И он не был мстительным. У нас ведь принято: как попал в беду, так вколачивают в землю по уши. А он не мстил людям.
Николай Егорычев:
— Разговоры, что он был очень крутой, думаю, завели, чтобы его дискредитировать. А не было этого на самом деле. Он был демократичным и доступным. Я знаю только двух человек в руководстве страны, которые сами снимали телефонную трубку, Косыгина и Шелепина. К остальным надо было пробиваться через помощников и секретарей. Причем если Шелепин был на совещании и не мог разговаривать, он всегда потом сам перезванивал…
Самому Шелепину страшно не нравилось, что его называют «железным Шуриком».
«Я никогда не тяготел к диктаторским методам руководства, — писал он уже будучи на пенсии. — Считаю себя убежденным демократом, и это хорошо видели товарищи, работавшие со мной, близко меня знающие на протяжении многих лет».
А мог все-таки Александр Шелепин стать первым человеком в стране?
Его слабым местом считалось отсутствие опыта практической работы. Из комсомола он перешел сразу в КГБ, а затем в ЦК. Он никогда не руководил каким-то регионом, не занимался вопросами народного хозяйства.
С одной стороны, он не был своим для первых секретарей обкомов. Говорят, что они бы его не поддержали. С другой стороны, в областях и краях многие партийные руководители были выходцами из комсомола. Они с уважением относились к Шелепину. Он был самым молодым членом политбюро и, возможно, самым умным. Так что у него был шанс стать первым.
Александр Исаевич Солженицын писал тогда: «Готовился крутой возврат к сталинизму во главе с „железным Шуриком“…
Шелепин представлялся Солженицыну монстром: «Железный Шурик» не дремлет, он крадется там, по закоулкам, к власти, и из первых его движений будет оторвать мне голову».
Александр Яковлев:
— Шелепин не глупый был человек, с хорошим образованием. Способный, но догматик. На секретариате ЦК однажды он выступил в защиту Лысенко. Тошнехонько было его слушать.
У Шелепина было сложное отношение к Сталину. На посту председателя КГБ он многое сделал для процесса реабилитации незаконно осужденных. Он безусловно осуждал репрессии тридцать седьмого года. Но за остальное, по мнению Шелепина, особенно за победу над Германией, Сталин достоин глубокого уважения. Тут он радикально расходился с Хрущевым.
Леонид Замятин:
— Александр Николаевич был своего рода сталинистом. Получилось, что Хрущев, когда начал борьбу со сталинизмом, оперся на человека, который был против самого Хрущева.
Александр Яковлев:
— Он был прожженный сталинист, андроповского типа, может быть, даже жестче. А положительное в нем было то, что он говорил: начинать обновление надо с партии, чтобы аппарат вел себя прилично. Мне нравилось, что он говорил о привилегиях как о заболевании партийно-государственного аппарата…
Шелепин настаивал на том, чтобы в партийных документах акцентировался классовый подход, требовал давать отпор империализму и добиваться взаимопонимания с маоистским Китаем. Интеллигенция и даже часть аппарата ЦК боялись его прихода, считая, что это станет возвращением к сталинским порядкам.
Шелепин (да и Семичастный) с его характером и решительностью внушал страх не только самому Брежневу, но и многим другим высшим чиновникам, вцепившимся в свои кресла. Им куда больше нравился Брежнев с его основополагающим принципом: живи и давай жить другим.
Говорят о том, что Шелепин возражал против решений ХХ съезда, требовал жестких мер в экономике.
Валерий Харазов:
— Это не так. Он был сторонником того, чтобы открыть частные парикмахерские, часовые мастерские. Считал глупостью ликвидацию промкооперации… А то еще был период, когда выпускали только большегрузные автомобили, а возили на них три ящика. Но была линия, и никто не хотел от нее отходить. А он понимал: это глупость…
Шелепин представлял молодую, образованную часть аппарата, которая пришла на государственные должности после войны. Она исходила из того, что экономика нуждается в обновлении, в реформах и прежде всего в технической модернизации. Она хотела экономических реформ при жесткой идеологической линии. Это примерно тот путь, который избрал Китай при Дэн Сяопине. Молодые партийные руководители поддерживали Косыгина и Шелепина. Если бы Шелепин возглавил страну, страна пошла бы, условно говоря, по китайскому пути.
Характер Шелепина проявился во время одной знаменитой истории с большими последствиями.
«Комсомольская правда» в июне шестьдесят пятого года опубликовала невиданно резкую статью писателя Аркадия Сахнина «В рейсе и после», в которой расписала художества обласканного властью генерального капитан-директора Одесской китобойной флотилии Героя Социалистического Труда Алексея Соляника, чье имя гремело по всей стране.
Он руководил флотилией из трех десятков судов-китобойцев, тогда еще промысел китов не был запрещен.
Соляник оказался и самодуром, и хамом, и занимался фантастическими по тем временам махинациями. Флотилия вела промысел в тропиках, в тяжелых условиях, моряки болели и умирали, их тела замораживали и доставляли в порт только после окончания промыслового рейса.
Главным редактором «Комсомольской правды» был известный журналист и поэт Юрий Петрович Воронов, он очень хорошо вел газету — смело и интересно. Первым замом главного был Борис Дмитриевич Панкин, еще один талантливый редактор и еще более смелый человек. Они вдвоем и решили опубликовать статью Сахнина.
Борис Панкин потом вспоминал, что они учитывали и настроения Шелепина, который по старой привычке опекал «Комсомольскую правду».
«Больше всего на свете, — писал Панкин, — Шелепин боялся идеологической ереси. Но считал, что питательной почвой для нее является реальное зло — бюрократизм, коррупция, своевластие партийных и советских вельмож. С этим он призывал бороться не на жизнь, а на смерть. Прущая наверх „днепропетровская мафия“ была для него олицетворением многих из этих зол. Все это делало Шелепина естественным нашим союзником».
Флотилия Соляника была приписана к Одессе, и руководство Украины возмутилось, потребовало наказать газету. Председатель президиума Верховного Совета Украины Демьян Сергеевич Коротченко твердо сказал руководителям Одесского обкома:
— Статья лживая. В обиду мы Соляника не дадим. Из этого и исходите.
Бюро обкома приняло решение:
«Целый ряд фактов в указанной статье изложен необъективно, а в отдельных случаях рассчитан на сентиментальную слезливость обывателя. Героический труд коллектива коммунистического труда освещен как рабский труд подневольных людей.
Товарищ Соляник заслуживает суровой критики, но делать это такой ценой, как сделала газета, не нужно и вредно. Это привело к дезинформации общественного мнения как у нас в стране, так и за рубежом».
В Москве за Соляника вступился и самый влиятельный выходец с Украины член президиума ЦК Николай Викторович Подгорный. С его мнением вынужден был считаться и Брежнев.
Секретарь ЦК КПСС, отвечавший за идеологию, Михаил Андреевич Суслов поручил отделу пропаганды и Комитету партийного контроля разобраться и доложить.
Отдел пропаганды, которым руководил Александр Николаевич Яковлев, изучил всю ситуацию с флотилией, привлек прокуратуру и составил служебную записку: за исключением некоторых мелочей статья правильная.
КПК поддержал эти выводы. Первый заместитель председателя КПК Зиновий Сердюк, в прошлом секретарь компартии Украины, не очень любил новое киевское начальство, поэтому не горел желанием наказывать газету.
В Одессу отправился ответственный контролер КПК Самойло Алексеевич Вологжанин. Он, как и Шелепин, был убежденным партийцем и ненавидел таких «перерожденцев», как Соляник.
Самойло Вологжанин выяснил, что Соляник присваивал деньги, которые выделялись ему на закупку продовольствия для моряков. Зато щедро оделял подарками сильных мира сего в Одессе, Киеве и Москве. Так что покровителей у него оказалось предостаточно. Вологжанин представил соответствующую справку Сердюку.
Зиновий Тимофеевич прочитал и сказал:
— В таком виде информация не пойдет. Товарищ Подгорный выразил недовольство вашей работой. Недоволен и первый секретарь ЦК компартии Украины товарищ Шелест.
Но Вологжанин был человеком принципиальным и отказался переделывать справку. Его поддержал и помощник Сердюка Стефан Могилат, который спустя почти четыре десятилетия рассказал, как все это было. Сердюк подписал справку, и ему стало плохо. Его уложили на диван в комнате отдыха, дали валидол.
Через четыре месяца, в октябре шестьдесят пятого, вопрос обсуждался на секретариате ЦК. Председательствовал Суслов. Первому он дал слово Алексею Солянику.
Тот говорил, что статья в «Комсомолке» — это клевета, подрыв авторитета руководства, оскорбление коллектива… Требовал наказать газету и тех, кто ее поддерживает.
Вдруг открылась дверь, и появился Брежнев. Леонид Ильич никогда не приходил на заседания секретариата — это не его уровень. Он председательствует на политбюро. Брежнев молча сел справа от Суслова. И стало ясно, что генеральный секретарь пришел поддержать Соляника. Известно было, что у Брежнева особо тесные отношения с украинским руководством.
Все выступавшие осудили выступление газеты и поддержали Алексея Соляника. А относительно записки отдела пропаганды ЦК дипломатично говорили: отдел не разобрался, не глубоко вник. Обсуждение шло к тому, чтобы наказать газету и реабилитировать Соляника.
И тут слово взял Александр Шелепин, тогда еще секретарь ЦК и член политбюро:
— У нас получилось очень интересное обсуждение. Но никто не затрагивал главного вопроса: а правильно в статье изложены факты или не правильно? Если неправильно, то давайте накажем и главного редактора «Комсомолки» и тех, кто подписал записку. А если факты правильные, то давайте спросим у товарища Соляника: в состоянии он руководить делом или нет? У него во флотилии самоубийство, незаконные бригады… Давайте решим главный вопрос.
В зале заседаний секретариата наступила гробовая тишина. Все растерялись, потому что Шелепин был еще в силе и его слово многое значило. Его возмущение не было наигранным. Александр Николаевич искренне ненавидел коррупцию и бюрократизм советского аппарата.
Тут, как ни в чем ни бывало, заговорил Суслов. Его выступление было шедевром аппаратного искусства:
— Вопрос ясен. Правильно товарищи здесь говорили, что товарищ Соляник не может возглавлять флотилию.
Но никто этого не говорил! Все, кроме Шелепина, наоборот, пытались его защитить!
— Здесь звучали предложения исключить товарища Соляника из партии, — продолжал Суслов, — но этого не надо делать.
Опять-таки никто этого не говорил!
— Вместе с тем мы не можем допустить, чтобы существовали незаконные бригады, — гневно говорил Суслов.
И карьера Соляника закончилась. Его сняли с должности, по партийной линии объявили ему строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Потом выяснилось, что Соляник незаконно продавал изделия из китового уса в Новой Зеландии, Австралии, привозил из-за границы дорогие ковры и дарил их членам политбюро компартии Украины. Московских начальников он тоже не обделил вниманием. Суслов и Шелепин обо всем этом уже знали. Брежнев понял это и не выступил в защиту Соляника, хотя пришел, чтобы его спасти. Промолчал.
Заседание закончилось. Все стали выходить. Брежнев подозвал к себе Яковлева и главного редактора «Комсомольской правды» Юрия Петровича Воронова. Мрачно сказал им:
— Критиковать критикуйте, но не подсвистывайте!
То есть он свое отношение все-таки высказал.
Зиновия Сердюка вызвал к себе Подгорный и велел писать заявление о выходе на пенсию. Причина? Близость к Хрущеву и «избиение кадров».
В «Комсомольской правде» исход секретариата ЦК восприняли как победу и отметили ее распитием горячительных напитков. Вероятно, поспешили.
Через несколько месяцев главному редактору «Комсомолки» Юрию Воронову предложили должность заместителя главного редактора «Правды». Это выглядело повышением, и Воронов не мог отказаться. Но в решении политбюро было написано другое: назначить ответственным секретарем — это было на ступеньку ниже и означало наказание за историю с Соляником. Вскоре Воронова сослали корреспондентом «Правды» в Берлин, и ему долго не разрешали вернуться в Москву.
Тут уж Шелепин ничего не мог поделать. Идеологические кадры не были в его ведении. Правда, «Комсомолке» повезло: новым главным назначили Бориса Панкина. Он умудрялся как-то и ладить с партийным и комсомолським начальством, и делать интересную газету в самые трудные времена.
Юрия Воронова в брежневские времена несколько раз пытались назначить то заместителем главного редактора «Литературной газеты», то главным редактором «Литературной России», но представления тормозились в ЦК. Из берлинской ссылки его вернул Горбачев и назначил заведующим отделом культуры ЦК. Говорили, что он помнил Воронова еще по комсомольским годам. Потом из аппарата ЦК перевел главным редактором «Литературной газеты».
Воронова сопровождала репутация смелого, даже отчаянного редактора. Но литгазетовцы были разочарованы. Воронов оказался куда осторожнее своего предшественника Александра Борисовича Чаковского, отправленного на пенсию. Видимо, годы опалы оставили след. Журналисту, потребовавшему объяснений, почему снята его статья, Воронов снисходительно сказал:
— Вы этого, разумеется, не можете знать. Но я-то точно знаю, что именно каждый из членов политбюро может вычитать в этой статье…
Бывший член политбюро Вадим Медведев вспоминает, как, перебравшись из Ленинграда в столицу, он обнаружил, что в центральных органах власти, в правительстве и в аппарате ЦК, было поразительно мало москвичей. Тон задавали напористые провинциалы из разных кланов. Это было не случайностью, а результатом продуманной кадровой политики.
Причем Брежнев не любил столичных жителей, потому что среди них оказалось много сторонников Шелепина.
На ключевые должности Брежнев расставлял тех, кого знал много лет и кому доверял.
К власти пришла брежневская южная когорта, которую знающие люди делили на разные группы — днепропетровскую, молдавскую и казахстанскую — в зависимости от того, где тому или иному чиновнику посчастливилось поработать с Леонидом Ильичом. В особом фаворе были те, кто познакомился с Брежневым еще в годы его юности и молодости, когда он начинал свою карьеру в Днепропетровске.
В «днепропетровский клан» входили будущий ГЛАВА правительства Николай Тихонов, заместитель главы правительства Игнатий Новиков, управляющий делами ЦК КПСС Георгий Павлов, министр внутренних дел Николай Щелоков, первый заместитель председателя КГБ Георгий Цинев. Они все даже окончили одно и то же учебное заведение — Днепропетровский металлургический институт. А в соседнем Днепродзержинске вместе с Брежневым заканчивал металлургический институт его будущий помощник Георгий Цуканов. Все это были преданные Брежневу люди, его надежная команда.
И в Москве невесело шутили, что история России делится на три этапа — допетровский, петровский и днепропетровский.
Брежнев не забывал старых знакомых, помогал им, он вообще обладал завидным даром поддерживать добрые отношения с нужными людьми, и они ему преданно служили.
Он стал вводить в руководство новых людей — в качестве противовеса «комсомольцам» Шелепина. Так секретарем ЦК по сельскому хозяйству в шестьдесят пятом году стал Федор Давыдович Кулаков, который своим возвышением был обязан только Брежневу.
А Леонид Ильич нуждался в поддержке, особенно в первые годы, пока его позиции не окрепли. Ему ведь понадобились годы на то, чтобы убрать из политбюро сильные и самостоятельные фигуры. Только тогда он смог успокоиться. А до того постоянно ждал подвоха от товарищей по партии. Он же помнил, как легко удалось снять Хрущева.
Зачем же, интересно, Шелепин противопоставлял себя остальным членам партийного руководства?
Владимир Семичастный:
— Он больше противопоставлял себя Брежневу. А почему резко выступал? Да по-другому нельзя было пробить вопросы. Там надо характер показывать.
Характер у Шелепина был резкий, лавировать он не умел. В отличие от Брежнева, который никогда не горел на службе, Шелепин вкалывал. Члены политбюро стали его сторониться, чувствуя, что он в опале, что Леонид Ильич к нему плохо относится.
Чем же Брежнев был лучше Шелепина? У Брежнева была завидная биография — работал на заводе, воевал, прошел целину, был первым секретарем обкома, первым секретарем в Молдавии, в Казахстане. Он наладил хорошие отношения с военными и промышленниками. Это имело значение.
А у Шелепина в послужном списке — комсомол, КГБ и комитет партийно-государственного контроля. Это не те должности, которые прибавляют друзей. Партийного контроля боялись еще больше, чем КГБ. Шелепин был человеком с характером: строгий, по долгу службы суровый. А рядом улыбающийся симпатичный Леонид Брежнев, который умел ладить с людьми.
Николай Месяцев:
— Молодой Брежнев — уважительно относящийся к людям, добрый, умный, красивый парень. Не только женщины от любви к нему трещали по всем швам, но и мужчины в него влюблялись. Но когда он почувствовал, что такое власть, он стал другим человеком. Слаще власти ничего нет и быть не может.
Леонид Ильич видел, что должность председателя Комитета партийно-государственного контроля дает Шелепину слишком большую власть, и ловким ходом предложил этот комитет расформировать.
Шестого декабря шестьдесят пятого года на пленуме ЦК Брежнев поставил вопрос о преобразовании комитета:
— Сейчас органы контроля называются органами партийно-государственного контроля. Это не совсем точное название. Оно недостаточно полно отражает тот факт, что контроль в нашей стране является народным. Поэтому будет правильным преобразовать эти органы и назвать их органами народного контроля…
Это был ловко-демагогический ход. Кто решился бы возразить Леониду Ильичу?
— Не вызывает ли это сомнений у членов ЦК? — вопрошал Брежнев на пленуме.
В зале раздались голоса:
— Все ясно.
— Кто желает выступить по этому вопросу?
Желающих не нашлось. Единогласно проголосовали за преобразование комитета. Пугавший Брежнева центр силы исчез.
— Товарищи, — продолжал Леонид Ильич, — мы считаем, что председатель комитета народного контроля не должен быть по положению секретарем ЦК и заместителем председателя Совета министров.
Зал согласился.
— В связи с этим, — изящно завершил Брежнев свою интригу, — не имеется в виду оставлять товарища Шелепина председателем комитета народного контроля. Товарищ Шелепин будет работать секретарем ЦК. Вопрос об освобождении его от обязанностей заместителя председателя Совета министров СССР будет решать сессия Верховного Совета, которая завтра начнет свою работу. Это правильно, товарищи?
Зал поддержал Брежнева.
Александр Николаевич Шелепин утратил полномочия, которые фактически делали его вторым по влиянию человеком в президиуме ЦК. Но всем казалось, что Шелепин — ключевой человек в партийном аппарате.
— Я пришел на работу в ЦК в шестьдесят шестом году, рассказывал Наиль Бариевич Биккенин, который со временем стал главным редактором журнала «Коммунист». — Тогда еще окончательно не было определено, кто же станет лидером Брежнев или Шелепин. Это я сразу почувствовал: любой первый секретарь обкома, приходивший к Шелепину, обязательно шел и к Брежневу. И наоборот.
Михаил Степанович Капица, который со временем станет заместителем министра иностранных дел, вспоминал, как в январе шестьдесят шестого года в Ханой отправили делегацию. Поездка была секретной.
Делегацию возглавлял Шелепин, который, как казалось Капице, занимал второе место в партийной иерархии, с ним поехали секретарь ЦК Дмитрий Федорович Устинов, отвечавший за вооружения и оборону, и генерал Владимир Федорович Толубко, тогда первый заместитель главнокомандующего ракетными войсками стратегического назначения.
«Времени до поездки оставалось мало, — вспоминал Капица, — и мы часто работали вместе с Шелепиным, который требовал подготовить весомые директивы, яркую речь на приеме.
Шелепин был взвинчен, потому что как раз в это время западные разведки и печать ежедневно подбрасывали вымыслы о том, что он намеревается отстранить Брежнева и стать во главе партии и государства.
Брежнев заходил в кабинет Шелепина, и они обменивались мнениями о предстоящем визите Брежнева в Монголию и Шелепина — во Вьетнам.
Я вспоминаю сейчас об этом, и в голову приходит мысль, что эти одновременные поездки не были случайными: Брежнев, который побаивался Шелепина, не хотел оставлять его в Москве во время своего отсутствия. В СССР уже испытывалась практика устранения руководителей во время их отсутствия в столице…
В Ханое перед ужином ко мне подошел прикрепленный к делегации вьетнамец и предложил подать на ужин лягушек. Он поведал, что недавно Фидель Кастро прислал Хо Ши Мину лягушек, так называемых «быков», весом в пятьсот граммов.
Хо Ши Мин распорядился запустить их в пруд у дворца президента. Но по ночам лягушки поднимали такой бычий рев, что Хо Ши Мин распорядился поскорее отправить их на кухню. Предложение мне понравилось. Шелепин и Устинов спросили, что за необычное блюдо им подали, я пояснил, что это — полевая курочка (так зовется блюдо в Китае).
Все остались довольны ужином. Но когда мы вернулись в кабинет посла И.С. Щербакова, я проговорился, что мы ели; посол спокойно подтвердил: поужинали мы кастровскими лягушками… Поле этого Шелепин при встречах всегда жаловался, что я его лягушками накормил…
По пути из Ханоя в Москву мы сделали остановку в Иркутске, чтобы подождать прилета из Улан-Батора Брежнева и возглавляемую им делегацию, в которую, в частности, входили член политбюро, первый секретарь компартии Казахстана Кунаев, министр иностранных дел Громыко и министр обороны Малиновский.
Тогда-то состоялась известная «вечеря», во время которой Шелепин жаловался, что на него, дескать, возводят напраслину, что он вовсе не стремится узурпировать власть и стать руководителем партии и государства, что он искренне поддерживал и поддерживает Леонида Ильича…»
Брежнев и его сподвижники оказались хитрее в политике, чем Шелепин и его друзья.
Николай Месяцев:
— Они переиграли нас. Мне во время поездки в Монголию Цеденбал говорит: «Что вы себя ведете как дети? Вам, как курам, головы отвернут». Что они и сделали. В политике нельзя ходить в рубашке нараспашку.
Шелепинское окружение даже предупреждали, что готовится расправа. Один певец пришел к Николаю Месяцеву, вывел его будто бы погулять и на улице по-дружески рассказал, что накануне пел на даче у члена политбюро Андрея Павловича Кириленко, очень близкого к Брежневу. И случайно услышал, как Кириленко кому-то говорил: «Мы всех этих молодых загоним к чертовой матери». Дескать, имейте в виду…
Шелепинскую команду подслушивали, хотя Семичастный был председателем КГБ.
Николай Месяцев:
— Мне рассказали, что помимо той службы подслушивания, которая подчиняется Семичастному как председателю КГБ, есть еще особая служба, которая подслушивает и самого Семичастного. Я Владимиру Ефимовичу об этом сообщил. Он говорит: «Этого не может быть!» А я говорю: может…